Птенцы гнезда Петрова - Страница 58

Османское правительство решило не обострять отношений и не настаивать на своем требовании – Толстой остался в Адрианополе. Начались будни посольской жизни. Даже для Толстого, не изнеженного роскошью человека, она оказалась столь изнурительной, что его службу на чужбине вполне можно оценить как подвижническую.

Отправляясь из Москвы на юг, Толстой, разумеется, не знал, как долго пробудет в империи и сколько тяжких испытаний, моральных и физических, выпадет на его долю. Но на месте Петру Андреевичу не потребовалось много времени, чтобы убедиться в том, что между показной учтивостью, медоточивыми речами, приветливыми улыбками, щедрыми обещаниями предоставить послу всякого рода повольности и реальными условиями его жизни пролегла пропасть.

В самом деле, в январе 1703 года один из везиров пространными и зело ласкательными словами обещал русского посла в достойном почтении, паче иных послов, содержати. Почтение выразилось в том, что рейс-эфенди (министр иностранных дел) предложил Толстому переехать на другое подворье и выдвинул следующий мотив: …двор, на котором ты стоишь, тесен и беспокоен. Оказалось, однако, что это была мнимая забота. Новый двор был, правда, просторнее прежнего, но находился в центре города, где летом стояла духота великая. Получилась любопытная ситуация: посла убеждали, что жить ему на старом дворе неприлично, что султан ему оказал милость, а посол был готов мириться с неприличием, только бы его оставили на прежнем месте, и деликатно отклонял султанскую милость. Послу пригрозили: ежели охотою не поедет – велят-де и неволею перевесть.

Вскоре прояснилась подоплека султанской милости: расположение нового двора позволяло ужесточить изоляцию посла. И ныне, государь, – доносил Толстой Головину 4 апреля 1703 года, – живу на новом дворе в городе, и на двор ко мне никакому человеку приттить невозможно, понеже отвсюду видимо и чюрбачей (полковник. – Н. П.)у меня стоит с янычаны бутто для чести. И все для того, чтоб християне ко мне не ходили.

Лето принесло новые испытания. 7 июля 1703 года Толстой писал Головину: В великой тесноте живу… в нынешних числех неизреченные жары, от которых, государь, жаров терпим болезни великие. За пределы города не выпускают даже на неделю, чтобы от болезни получить отраду. Лишь после того, как посол и персонал посольства совершенно изнемогли, Толстому было разрешено выехать за город, где, впрочем, его тоже не оставили без внимания: ко двору были приставлены янычары.

В том же июле в Стамбуле вспыхнул янычарский бунт. Он завершился тем, что янычары лишили власти султана Мустафу и провозгласили султаном его родного брата Ахмета. Переворот сопровождался отставкой везира, муфтия, рейс-эфенди и прочих министров. Для посольства наступили тревожные дни. К тому же пришедшие в Адрианополь янычары проявляли неповиновение новым властям и угрожали пограбить жителей и сжечь город. Для Толстого и его сотрудников все эти события могли обернуться трагедией, но все обошлось – в памяти остались лишь страхи. Даже когда опасность миновала и новое правительство овладело положением, Толстой все еще не мог обрести спокойствие. А ныне, государь, – докладывал он Головину 27 августа 1703 года, – истинно от великого страху не могу в память приттить вскоре, мало имел ума и тот затмился172.

В сентябре 1703 года султанский двор, центральные учреждения и все посольства переехали из Адрианополя в Стамбул. Везир заявил Толстому: …и подобает ево, посла, имети у Порты за приятеля во всяких повольностях без подозрения, но это обещание осталось невыполненным. В очередном донесении посол сообщал: двор, отведенный для посольства, настолько ветхий, что на всякой час ожидаю того, что хоромы, падши, всех нас задавят. Толстой сетовал не столько на неудобства, сколько на дискриминацию и на особый режим содержания посольства: …сижю, государь, бутто в тюрьме, и уже, государь, истинно, что и терпети сила оскудевает… И не так, государь, мне горестно мое терпение, как стыд: все послы других государств во всяких повольностях пребывают, а ему, Толстому, возбраняется даже выезд к обедне. Зело великие терплю болезни, – заключил свое письмо Петр Андреевич. Вскоре дом, в котором жили члены посольства, рухнул173. Этим аккордом закончился для них 1703 год.

Истекший год оказался знаменательным еще в одном плане: Толстой отправил в Москву сочинение под названием Состояние народа турецкого. Это был ответ посла на секретные пункты инструкции.

Состояние народа турецкого с полным основанием можно назвать энциклопедией экономических, социальных, политических и внешнеполитических знаний об Османской империи начала XVIII века. В этом сочинении, как, впрочем, и в Путевом дневнике, виден незаурядный литературный талант автора, умение четко, без обременяющих текст деталей формулировать мысли, вычленять главное и без околичностей отвечать на поставленные вопросы. В то же время сочинение изобилует столь ценными сведениями, которые могли быть накоплены только человеком, много лет прожившим в стране.

Разве мог бы, например, Петр Андреевич, опираясь лишь на личные наблюдения, накопленные за год проживания в стране, да еще в весьма стесненных условиях, подробно описать структуру государственного аппарата, круг обязанностей высших сановников, установить, что утесняется правосудие мздой, и постичь характер и поведение султана, о котором сказано, что он держит себя во обыкновенном поведении гордосно, и поступки ево происходят в церемониях по древним их законоположениям, а прилежание и охоту большую ни к воинским, ниже к духовным делам, ниже ко управлениям домовным не имеет. Не только личные наблюдения положены в основу отзыва и о султанских министрах – они тоже наверняка подсказаны приятелями во время бесед с ними: А радеют все турецкие министры больши о своем богатстве, нежели о государственном управлении. При попустительстве султана они безжалостно грабили казну.